Уже почти два года я живу в состоянии постоянного стресса. Два года я не могу собраться с мыслями, чтобы понять, что же произошло. Со мной, с моим родным городом (24 года жизни… разве не родной?), с моей страной, людьми. Людьми, которые были рядом и казались знакомыми и понятными.
Начнем по порядку. То есть — с себя. Примерно с декабря 2013 года, когда началась «заруба» на Майдане в Киеве, жизнь моя перестала казаться размеренной и предсказуемой. Телевизионная картинка из Киева и интернет-заголовки настораживали, беспокоили и, не знаю, как других земляков, но меня пугали. Я казался себе обычным человеком, для которого стабильность существования была основой. Что такое моя стабильность? Здоровая мама и все члены моей семьи, собственное здоровье (а оно к 40 годам уже иногда тревожило), спокойная и здоровая жизнь моих друзей, без которых уже невозможно было бы дальше жить, наши маленькие, но незыблемые дружески-семейные традиции. В последний день 2013 года я переехал в новую квартиру, такую, о которой давно мечтал.
И, конечно, работа. На тот момент у меня их было даже две. Я передавал материалы из Донецка на УТ-1, они практически ничем не отличались от того, что передавали на Киев мои коллеги с СТБ, Интера или 5 канала. Были сюжеты и с донецкого, крайне малочисленного, но активного евромайдана, и с митингов, организованных обладминистрацией, и о заваренных наглухо коридорах админзданий на случай прихода грозных правосеков. Так что, обвинить меня в работе на «злочинну владу» вряд ли у кого-то получится. С другой работой, конечно, было сложнее. Коммунальная телекомпания облсовета, маленький продакшн, которым я руководил, как ни крути, а был рупором власти. Убогеньким, слабеньким, тщедушным, но рупором. В уставе ТРК «Регион-Донбасс» было четко записано — «освещать деятельность органов местной власти и местного самоуправления». Однако, сейчас, вспоминая те программы, вижу, что никому мои ребята ничего не лизали, и места в 20-минутной передаче хватало и для освещения работы губернаторов (сначала Близнюка, потом Шишацкого), и для сюжетов на кричащие и больные темы: старики, инвалиды, дети-сироты, ЖКХ… «Барометр журналистской честности» Леша Мацука расслабляться не позволял, поэтому (да и не только поэтому) работать надо было прозрачно сбалансированно. Одна программа до сих пор не дает мне покоя, о сланцевом газе… Она, действительно была похожа на агитку (чем, по сути, и была), но даже в ней мы постарались соблюсти баланс мнений как сторонников добычи сланцевого газа, так и противников. «К чему он все это? Оправдывается?» — скажет кто-то. Возможно, да, оправдываюсь, потому что не снимаю с себя вины в том, что произошло в Донбассе.
Я виноват. Настолько, насколько виноват каждый журналист Украины. Хоть с УТ-1, хоть с 5 канала, хоть с «Новостей Донбасса». (Черт возьми, как все сумбурно и нелогично получается. Какой бардак у меня в голове). Зимой 2014 года противодействие майдану (организованное противодействие) начало набирать обороты. Бейсбольные биты, угрозы, избиения, разлитая зеленка, толпы титушек. Я откровенно не понимал — если у памятника Шевченко собирается так мало людей, то чем они могут быть опасны? Зачем эти толпы гопоты против полутора десятков студентов? Но, признаться, устремлений сторонников майдана я не разделял. Потому что всегда был против любых революций и ее последствий. Потому что к 40 годам помнил и путч, и 91-й, и 2004-й… Спорил в Фейсбуке с друзьями (с некоторыми «расспорился» навсегда) о том, что бить женщин плохо (это история с Черновол), еще хуже использовать это в достижении цели любой ценой. Спорил, что одержимость, «упоротость», если хотите, не приведет к взаимопониманию. Спорил, что Украине не нужны ни Таможенный Союз, ни Договор об Ассоциации с ЕС, а нужен свой путь развития. Путь, который дает Украине ее удобное «транзитное» географическое положение. Но… не об этом речь. Ведь я хотел написать о том, когда началась «моя война».
Из «зоны собственной нестабильности» я вышел, как я уже сказал, в декабре 13-го. Но, честно говоря, не предполагал, что все только начинается. Я бы мог описать, что я чувствовал и что думал в то время, когда бушевал Майдан в Киеве. Мысли мои путались. Я — репортер. Я 20 лет рассказываю в телевизоре только то, что я видел своими глазами и что снял мой оператор.
1 марта 2014. Субботнее утро. В Киеве уже все произошло. Януковича уже нет. Донецк дает ответку. Тут, конечно, Донецк надо было бы взять в кавычки. В то утро на сцене под памятником Ленину было много представителей местной власти. А секретарь Донецкого горсовета С.В.Богачев обращался к толпе со словами «вы поддерживаете ВАШУ власть?», но я не знаю (а может быть, и знаю), понимал ли он, к кому обращается. Перед началом того митинга я обошел с микрофоном почти всю площадь. Люди разделились на несколько категорий. Первая, явно местная категория сразу посылала подальше брехливых украинских журналистов. Приходилось утереться и идти дальше. Вторая категория, довольно малочисленная, спокойно и рассудительно отвечала, почему она против майдана и новой власти, которая, как они говорили, незаконно залезла на престол и выгнала легитимного президента Януковича. Ну, и третья категория, она была самой многочисленной. Это люди, которые держали в руках российские флаги и заранее подготовленные плакаты с трехцветной символикой. «А шо за канал такой? Перший? (не пэрший, как в украинской транскрипции, а именно пЕрший, с протяжным русским Е). В свое время мне часто довелось бывать в Ростовской области. Там и сейчас живут мои друзья. Как говорят в Ростовской области, я прекрасно знаю. Эта речь очень похожа на нашу, донецкую. Разница только одна — там совсем не понимают украинского языка. Поэтому, мне было абсолютно ясно, откуда привезли этих людей. Не было только понятно — что они здесь делают. Но потом что-то пошло не так, а возможно именно так, как и планировалось. На сцене появился Паша Губарев…
Дальше помнят все. Потом были захваты облсовета. Торжественное «восшествие» на сессию под руку с начальником милиции «народного губернатора». Палаточные городки и баррикады под ОГА. И я снова вспоминаю гостей из соседнего государства… Утро под обладминистрацией. Полевые кухни, палатки, забитые провизией…
— А что у вас тут? Чем кормить будете?
— Ну, шо люди принесли, тем и накормим. Отут колбаска. А отут купорка.
Я сразу вспомнил, откуда я знаю это слово — купорка. Так говорят все мои ростовские друзья. И молодые и пожилые. Но моя мама, всю жизнь прожившая в Дружковке, купорку называет консервацией. Так же, как все мои донецкие знакомые. Возможно, я привел не самый веский аргумент. Но для меня он показателен. А потом удалось и паспорта «гостей» подсмотреть (но это уже без микрофона и камеры) — Ростовская область (она, родимая, я ее сразу «опознал»), Ставропольский край и Краснодарский. Так в Донецк пришел русский мир.
Сначала страшно не было. Мало ли мы бывали на митингах? Пусть даже самых «жестких». Я работал на 5 канале в Донецке в 2005 году. Мне ли толпы бояться? Страшно не было даже тогда, когда толпа крушила решетки на окнах обладминистрации, а журналисты продолжали снимать эту вакханалию с верхних заблокированных этажей. Страшно стало, когда мы с коллегами увидели «В контакте» сообщение с просьбой за любые деньги предоставить телефон и адрес нашей коллеги с одного из каналов. Для расправы. Сепаратистские группы в соцсетях мы мониторили постоянно. И поняли — работать нам уже не дадут. Идти в толпу с микрофоном, чтобы записать ее мнение (чертов баланс, будь он неладен) становится опасно. Не просто опасно. Смертельно опасно. (Об этом же пишет Ира Исаченко).
На тот момент лидером выглядел только Губарев. А после одной знаменитой сессии горсовета нам показалось, что у этого «невменяшки» есть хозяин, который собственно и вкладывает в его уста эти бредовые мысли, идеи и слова. И мы с коллегами, посовещавшись в одном тихом месте, решили — не сходить ли нам к этому товарищу и не заручиться ли гарантиями безопасности? Молодой и респектабельный «хозяин» заверял, что к «движухе» не имеет никакого отношения, но безопасность пообещал. Как и еще один, который в то время показался самым вменяемым и даже где-то интеллигентным. Мы же не знали и предположить не могли, что уже совсем скоро он возглавит батальон отморозков под названием «Восток». А нам в то время, той беспокойной весной хотелось просто одного — возможности безопасно работать и передавать информацию в редакцию. Но мы уже стали для них врагами, потому что сразу назвали их сепаратистами.
А теперь — о людях. Близких и не очень. В тот день, когда «народный губернатор» «триумфально» (как много кавычек) вошел в зал облсовета, начав фактически его штурм, большая группа журналистов оказалась заблокированной на одном из верхних этажей. Мы разыскали телефон Губарева, и одна наша коллега (девушка, надо сказать, очень мягкая и воспитанная) с металлом в голосе потребовала у него немедленно начать эвакуацию журналистов. Как ни странно, но нас начали потихоньку выпускать, а тех, кто был с камерами «вежливо» приглашать вернуться в сессионный зал, чтобы снять исторические кадры. Всего через полчаса после завершения официальной сессии, зал был заполнен … Ну, как бы так сказать, чтобы никого не обидеть? Подобное я видел только в детстве в фильмах о революции 17 года. Тут тебе и морячки, и небритые дядьки, и беззубые тетки. Все, как положено. Не то, чтобы я отказываю всем этим людям в возможности подниматься по социальной лестнице. Ни в коем случае. Пусть растут и развиваются. Но в глазах у всех была немыслимая злость. Даже ненависть. Животная такая, от которой холодок по коже.
— Ты, Тарас, смотри, всю правду говори, — обратилось ко мне нечто с гнусным перегаром. — Ты ж наш, донецкий. Брехать не будешь.
— Не буду, конечно, — ответил я незнакомому существу. — Так и скажу, «облсовет захватила толпа пьяных мужиков».
— Слушай сюда, урод, — гегемон приблизился так близко, что я почти понял, какой колбасой он сегодня закусывал. — Добоговались вы, мудаки. Теперь мы пожить хотим. А вас тварей на х… й первешаем.
— С кого начнете, революционеры?
— С тебя, га… на бандеровского и начнем. Роман Николаич, может не пускать этого?
Революционер обратился к тогдашнему начальнику милиции Роману Романову, который оказался рядом с нами. Главмент на секунду остановился, я воспользовался паузой и пошел в сессионный зал вытаскивать своего оператора. За спиной услышал слова Романова: «Стой там, где тебе старший приказал». Как я понял, они были обращены к моему собеседнику-революционеру.
Потом мы с трудом вырвались из захваченной ОГА, выпрыгивая через разбитые стекла первого этажа и пролетая сквозь толпу, оцепившую здание. Обычно их называют деклассированным элементом, люмпенами, босотой, гопниками
Обидевшихся я встречал и среди тех, кого можно было считать людьми состоявшимися и успешными. Кто-то поверил русскому телевизору, кто-то банально не хотел отдавать кредит. И «богатых», и «бедных» я потом встретил на площади Ленина, где «триумфально» высадился чеченский десант. С криками о величии Алла, выстрелами, салютами… А бабушки со слезами на глазах крестили «своих мальчиков», не подозревая, какое оскорбление наносят приезжим мусульманам.
Но до этого момента Донецк еще пытался сопротивляться. Не весь Донецк, конечно. А тот, кто понимал. Понимал, что людей используют, защищая свои деньги, власть и влияние организаторы этого антиукраинского сопротивления, которые, как мне кажется, в какой-то момент просто упустили ситуацию.
Хронология событий известна всем. Мне же интересны детали. Я ждал, когда толпу возле ОГА начнут разгонять, а пушилиных, хряковых и прочих идиотов в конце концов арестуют. Я рассуждал, как обычный гражданин, который платит налоги с двух зарплат. Налоги идут на содержание спецслужб и армии. Так где же эти спецслужбы и армия? Почему они не защищают меня от обезумевших сограждан, пришлых бородаев и чеченских «братьев»? Когда над донецким аэропортом, уже захваченным, загудели украинские самолеты, я даже немного успокоился. Думал — работают. Но в людях уже вскипела злоба, искусственно взращенная и подогретая. Я еще пытался стараться вести обычную жизнь. Когда после нервного рабочего дня мы с другом решили присесть в «Крузо» на бульваре Пушкина, нам казалось, что — весна, тепло, спокойно. И вот на летнюю площадку входит нечто в камуфляже. А по периметру становятся автоматчики. Нечто заказывает себе… мохито! Я никогда не ел и не пил под дулом автомата. Громко попросив расчет, мы немедленно вышли. А когда опускались по Гурова к Набережной, я кому-то по телефону, громко возмущаясь, рассказывал о том, что я видел пять минут назад. Нас обгоняла женщина лет 60-ти. Услышав мои речи, резко повернулась и… зашипела проклятьями. «Тварь, ах ты ж тварь!!! Ты на кого, сука, рот открываешь? Расстрелять тебя, повесить на площади! Шоб ты сдох!» И вот тогда стало страшно по-настоящему, до холодка в животе. Пулю можно не бояться. А вот людей… Тех, которые еще вчера улыбались и мило здоровались.
Город. Город медленно превращался в неуютное место. Нет, цветочки, деревья, чистые улицы и фонтаны, все это было на месте. Но было неуютно. Работать я уже не мог. Лукьянченко еще пытался быть мэром. Когда входили к нему как-то на пресс-конференцию, вход преградил малолетка в камуфляже с нашивкой «Оплот». «Кто? Куда? Зачем? Сейчас старший решит — пускать вас или нет!» Черт возьми, я хожу на пресс-конференцию к мэрам Донецка 20 лет. Почему кто-то с нашивкой «Оплот» теперь решает — можно мне здесь быть или нет. А на посту сидят два мента. «Ребята, а вам не стыдно?» — спрашиваю у них. Молчат. Глаза опускают. Возможно, до сих пор там сидят…
Но однажды меня все же повеселили две донецкие старушки. В начале июля, когда в город вошел «безумный реконструктор» Гиркин со своей кодлой, в донецких магазинах появилось много разновозрастных групп мужчин. Я встречал их в «Бруснице», «Амсторе», АТБ… Парни даже не знали, как надо вести себя в супермаркетах. Один, такой бравый, но слегка растерянный, что-то покупал себе в АТБ на Набережной возле моего дома. И болтался он по магазину с автоматом на плече. У кассы он стоял один. Люди не решались занять очередь рядом с пришлым воякой. Уже на крыльце магазина он направился к банкомату, а следом выходили две старушки. Милые такие, в шляпках. Постоянно перешептывались. Следом за ними выходил и я. Боец сосредоточенно «общался» с банкоматом, карточка уже была внутри. «Что, сынок, гробовые снимаешь?». Я похолодел и почти отпрыгнул под крону невысоких, но пушистых деревьев. И, притаившись, решил досмотреть. Я был почти уверен — будет нечто страшное. «Воин» повернулся к старушкам и принялся объяснять, что он пришел защитить их от Правого сектора, бандеровцев, фашистов
Даты уже перепутались. Подробности стираются. Забываются лица бывших коллег и бывших знакомых. Друзья, слава Богу, со мной, кто-то далеко, но со мной. И семья со мной. Моя старенькая, но «боевая» мама ТАК высказала свое отношение к «референдуму» 11 мая, что соседи боялись к ее квартире в Дружковке подходить. Могла и костылем запустить. 13 июля 2014 года я сел в поезд, который тогда еще ходил по маршруту Донецк-Киев, и уехал из любимого города навсегда.
Я постоянно следил за тем, что происходит в Донецке. Как содрогается город от обстрелов, как стонет от абсурда, в который он погрузился. Я начал другую жизнь. Жизнь без тебя, Донецк. Но 31 декабря 2014 года я был в Песках и смотрел на твои окраины и руины аэропорта. Я плакал, потому что не могу быть сейчас в своей квартире на Набережной вместе с моими близкими друзьями за новогодним столом. Но в тот день я плакал в последний раз. Надеюсь, в последний раз. Раз уж ты обиделся, то позволю себе обидеться и я. Получается, что я тоже — участник этой революции личных обид. Буду стараться забыть тебя. Хотя, вряд ли смогу забыть, как обезумевшая толпа убивала на площади Ленина моих земляков, как твои новые хозяева бросали в подвал и приставляли автоматы к вискам моих друзей. И я, конечно, буду помнить, как твои «ополченцы» стреляли по мне из миномета под Дебальцево. Прощай, любимый город. Твой бывший житель Тарас Москалюк.
Прочитать воспоминания Тараса Москалюка и других дончан в книге «Донбасс — Арена войны» можно здесь. Сборник доступен для скачивания на Donpress.com.