Толерантность или заигрывание с оккупантом? Журналисты — о «языке ненависти», АТО и ОРДЛО
«Hate speech», «язык вражды», толерантность, лояльность, корректность. Эти термины зачастую становятся инструментами манипулирования в полемике об освещении событий в зоне проведения АТО.
И если с Крымом ситуация ясна, он оккупирован Россией, то в Донбассе действия страны-агрессора куда изобретательнее, что и порождает споры о том, как все-таки правильно подходить к теме.
На протяжении трех лет украинские военные приводят доказательства присутствия войск РФ на Востоке Украины, ОБСЕ фиксирует происходящее в отчетах, а мирные жители по ту сторону линии разграничения страдают от агрессии чужой армии и наемников, которых видят каждый день на улицах своих городов.
Вопрос в том, насколько полно и объективно освещают СМИ войну, и уместна ли толерантность по отношению к захватчикам. Слово — украинским журналисткам.
Единая информационная стратегия: «мы не в СССР» и «бестолковая работа Мининформполитики»
Более трех лет, создавая материалы о войне, украинские СМИ пытаются самостоятельно выработать стандарты, стратегию, и определиться наконец с терминологией в отношении захватчиков и их пособников. Журналисты стараются разобраться в том, почему до сих пор не создана единая информационная стратегия на уровне государства, — и нужна ли она вообще.
По мнению журналистки Инны Юрьевой, отсутствие единой стратегии связано «с бестолковой работой Министерства информационной политики».
Главред DonPress Анна Хрипункова полагает, что «это связано прежде всего с игнорированием того факта, что война ведется не только на непосредственном фронте, но еще и в информационной сфере».
«Это не банальное непонимание, это намеренное и подчас циничное игнорирование этого аспекта. В нем многие видят только отличный повод заработать, потому что на информационные проекты деньги дают так же охотно, как и на другие — например, медицинские, образовательные… Но работать за эти деньги хочется далеко не всем. Проще вбросить откровенно примитивную провальную кампанию (как, например, известная многим рекламная кампания, где фактически открыто между Украиной и фейковым образованием „ДНР“ ставится знак равенства)», — подчеркнула Хрипункова.
Медиаэксперт Ирина Гамбарян считает, что отсутствию единой стратегии следует, скорее, радоваться.
«И хорошо, что не выработана! Лично я воспринимаю как чудо то, что в стране, где идет война, сохраняется плюрализм мнений. Как только будут выработаны эти самые „стандарты освещения“ событий на Востоке, для меня это будет означать еще один шаг в сторону диктатуры и военного положения. А это приведет к ограничению основных прав человека. Со свободой слова будет покончено», — сообщила она.
По мнению журналистки Елены Флоренской, «Министерство информационной политики, в чью компетенцию непосредственно входит создание единой стратегии подачи информации, до сих пор не удосужилось это прописать, хотя именно она должна стать основой в противодействии российской пропаганде». Между тем, более важными журналистка считает «контент и расстановку акцентов в подаваемой информации как для жителей оккупированных территорий, так и для граждан, проживающих на остальной части страны».
Секретарь НСЖУ Лина Кущ, которая среди других направлений деятельности занимается мониторингом работы журналистов в зоне АТО, рассказала, что, «пока нет четкой и внятной программы возвращения территорий, не может быть единой информационной политики».
«Пока высшие органы власти в стране „шарахаются“ из одной крайности в другую, не приходится говорить о какой-то консолидированной позиции СМИ. Мы наступаем, обороняемся или соблюдаем минские договоренности? Экономическая блокада Донбасса (неподконтрольной части) — это хорошо или плохо? Вначале — плохо и очень плохо, а через пару месяцев — хорошо и одобряется на самом высоком уровне», — полагает Лина Кущ.
По ее мнению, «все, что связано с соблюдением журналистских стандартов, — все же проблема саморегулирования внутри самого журналистского общества».
«Кодекс этики украинского журналиста принят еще до войны, в нем достаточно подробно прописаны принципы деятельности, но за их несоблюдение ответственность — исключительно моральная», — заключила Лина Кущ.
Фотограф (EPA) Ирина Горбасева к единой информационной стратегии при освещении войны относится отрицательно: «Мы не в СССР живем, строем не ходим. Что значит „стандарты освещения“? Загнать все, что делают журналисты в рамки „от забора до обеда“? Тематика, форма подачи материалов в СМИ должны быть разными. Главное — достоверными. Фотографию не загонишь под стандарты. Это — документ, неоспоримое доказательство».
«Hate speech»: оккупанты, корректность и мирное население под ударом
В последнее время в СМИ обострилась полемика на тему «языка ненависти» или «языка вражды». Кто-то освещает события в Донбассе, используя эмоционально окрашенные термины, кто-то пытается сделать шаг в сторону объективности и обозначить разумную грань между корректностью и заигрыванием с захватчиками, а кто-то меняет информационную политику в зависимости от ситуации.
«Для меня язык вражды, язык ненависти — инструмент пропаганды. Уверена, что „пропагандист“ и „журналист“ — это разные и несовместимые профессии. Каждый/каждая выбирает для себя — оставаться в журналистике или перейти в ряды пропагандистов. С моей точки зрения, пропаганда работает исключительно на войну. Про мир, а тем более про примирение, говорить языком ненависти невозможно. В Крыму у нас уже нет „пятой колонны“ — не на кого будет опереться по возвращении аннексированной АР. И, к моему великому сожалению, сейчас делается все, чтобы в Донбассе людей, желающих возвращения под жовто-блакытные стяги, становилось все меньше и меньше», — говорит Ирина Гамбарян.
Анна Хрипункова сообщила, что «языком вражды особенно хорошо владеют те, кто демонстративно падает в обмороки от слова „террорист“, но при этом сам еще год-два назад употреблял его очень даже активно».
«Конечно, язык вражды существует на самом деле. Это прежде всего язык стигматизации жителей Донетчины и Луганщины, снисходительный язык поучений для этих людей. Это также язык уничижения Украины, разговоров о том, какая она плохая, не реформированная, не европейская. Это язык заигрывания с врагом, когда Россия стыдливо не упоминается, как агрессор, когда оккупантов называют „местной властью“, когда поднимают тему „примирения под заказ“», — полагает журналистка.
По ее мнению, «язык вражды недопустим ни в СМИ, ни в целом в общении», так как «ни один нормальный человек, осмысливший происходящее в Донбассе, осмысливший войну и агрессию, не станет называть террористом ребенка, живущего в Донецке».
«Мы постепенно исключили из лексикона это слово, равно, как и слова „вата“ и „ватники“, „их всех надо расстрелять“, „они все виноваты“, „они все звали Путина“. Это был не язык вражды, а язык обиды и разочарования», — рассказала Анна.
Но, по ее словам, «были и те, кому выгодно было придумать новые стандарты».
«Теперь такими язык вражды якобы осуждается, но на первый план выходит язык лицемерия и „язык методичек“ от заказчика. Это еще более гнусно, и это как раз относится к первому вопросу — об отсутствии нормальной информационной стратегии», — подчеркнула Анна Хрипункова.
Инна Юрьева рассказала о том, что настораживающими являются попытки ряда украинских изданий манипулировать «стандартами BBC», равно как и сознательный уход от озвучивания реального положения вещей.
«Если под языком вражды подразумевается неназывание наших воинов „нашими“, а оккупантов — „оккупантами“, то это детский сад, а не полемика. Меня больше пугает манипуляция „стандартами ВВС“, которая в исполнении ряда журналистов УП, Громадського, Радио Свобода, Новости Донбасса, 112 оборачивается признанием информационной субъектности т.н. „республик“», — акцентировала журналистка.
По словам Елены Флоренской, «очень плохое, разрушающее связи явление — использование местоимения „все“» в ключе «там ВСЕ сепары, там ВСЕ звали Путина, там ВСЕ предатели, ВСЕ нормальные выехали
«На свободной части страны не все поголовно патриоты, полно и предателей. Если человек преступил закон — он преступник, не зависимо от региона его проживания, гражданский он или военный. Если мы указываем его региональную принадлежность, то указываем это и в хороших новостях, и в плохих. Часто ловила наши СМИ на том, что, когда пишут о каких-то достижениях, к примеру, спортивных, пишут просто „украинец“, не указывая, что этот спортсмен из Донецка или Луганска. А когда пишут о каком-то бытовом конфликте, ДТП, то обязательно указывают, что там были переселенцы (если были), тем самым усугубляя негативный образ переехавших», — говорит Елена.
Коснулась журналистка и способов освещения событий на мирной территории: «Принципы их подачи должны быть одинаковыми для всех людей, проживающих там».
Лина Кущ напомнила о том, что «„язык вражды“ — это слова и фразы, содержащие агрессию по отношению к определенной группе людей, разжигающие неприязнь на основании этнических, территориальных, религиозных и других различий».
«Меньше всего таких слов и фраз можно встретить в медиа востока Украины. Чем ближе украинские журналисты живут к линии разграничения, тем осторожнее они в выборе лексики. Нейтральная лексика не вызывает предубеждений со стороны аудитории, в которой — люди разных взглядов. И наоборот. В регионах, где у журналистов нет своих источников информации в зоне АТО или на оккупированной территории, информация подается поверхностно, иногда — с использованием языка вражды. Иногда — потому что это все же не массовое явление. Hate speech („ватники“, „рашисты“
По мнению Лины Кущ, «наиболее частый пример присутствия языка вражды в официально зарегистрированных медиа — прямое цитирование политиков, которые используют „язык ненависти“ для мобилизации электората или других политических бонусов».
«На втором месте я бы поставила цитаты чиновников или силовиков, которые нелестно отзываются о людях, живущих на неподконтрольной территории или выехавших оттуда. Например, в прошлом году на сайте Национальной полиции появилось сообщение о том, что в Киевской области женщина пыталась продать новорожденного ребенка. Полицейские сочли необходимым обозначить, что „зловмисницею виявилась 25-річна молода переселенка з Донбасу, яка раніше мала проблеми з законом за вживання наркотичних речовин та вела аморальний спосіб життя“. Это явно дискриминационные выражения», — добавила она.
Кроме того, в украинском медиапространстве продолжаются споры о том, как называть тех, под чьим контролем сейчас находятся «отдельные районы Донецкой и Луганской областей», а по факту — оккупированные Россией украинские территории.
«Я категорически против фразы „новые власти“. Тот, кто использует ее, лигитимизмрует тех, кто эту власть захватил, а, значит, играет на руку противнику. Что касается термина „оккупанты“, он приемлем в контексте, когда речь идет о российских военных. В любом случае, каждый из этих терминов должен иметь свое четкое определение, без вкладывания субъективного смысла», — говорит Елена Флоренская.
По мнению Ирины Гамбарян, СМИ вправе сами определяться с риторикой и терминологией в отношении захватчиков: «А как нужно называть бойцов добробатов, чьи „подвиги“ зафиксированы международными правозащитными организациями? „Освободителями“, „патриотами“, „героями“, „мародерами“, „насильниками“, „палачами“ — ваш вариант? А представителей органов местного самоуправления, успешно „осваивающих средства“, выделенные на реконструкцию Донбасса? „Чиновниками“, „слугами народа“, „функционерами“, „ворьем“, „жуликами“, „саботажниками“, „предателями“ — ваш вариант?».
В свою очередь, Лина Кущ напомнила, что «международные миссии в своих документах называют их „де-факто власть“». «Это самое нейтральное выражение. Еще приемлемые варианты: «подконтрольные России власти ОРДЛО», «власти так называемых «ДНР"/"ЛНР». Если речь идет о боевых действиях, то — «боевики», «незаконные вооруженные формирования», «захватчики»», — добавила Кущ.
Анна Хрипункова рассказала, что, «поскольку единого стандарта нет, мы придерживаемся критерия „не-обвинения“ без решения суда».
«Мы не используем слова „террористы“, „сепаратисты“, „преступники“, если относительно упоминаемых личностей не доказана вина в соответствующих преступлениях. Как правило, для воюющих на стороне России используются слова „боевики“, „наемники“ (я считаю их наиболее подходящими). Для их прислужников на местах — слово „коллаборанты“. Для главарей — „оккупационные власти“, „оккупанты“. Слово „власть“ применительно к ним используется в кавычках, равно как и названия „министерств“ и „ведомств“», — объяснила Анна.
Инна Юрьева считает, что «территории по факту оккупированы, следовательно, все, что там имитирует властные структуры, называется оккупационной администрацией», а «непосредственные исполнители, соответственно — российские оккупанты и местные коллаборационисты». Схожее мнение высказала Ирина Горбасева: «Захватчиков, под контролем которых сейчас находится часть Донецкой и Луганской областей надо называть оккупантами и террористами,
Профессионализм: рейтинги сегодня или взгляд в будущее?
Вопрос о том, насколько полно, корректно и профессионально украинские журналисты освещают тему АТО, остается актуальным и обостряется с течением времени. Кроме того, нет единого мнения о том, какой же все-таки должна быть риторика отечественных СМИ во время вооруженного конфликта.
По мнению Ирины Гамбарян, «все зависит от отношения к „местному населению“, есть как бы два варианта: быстрый и болезненный для „них“, и короткий и болезненный для украинского общества».
«Если нас, украинское общество, интересует только возврат территорий, то можно продолжать существующую риторику и применить ту же тактику, которую применяют при борьбе с птичьим гриппом. Выжечь инфицированных кремлевской пропагандой жителей ОРДЛО каленым железом, чтоб зараза не распространялась на недовыполосканные умы квази-патриотов. Сознание с атрофированным критическим мышлением, изрешеченное пропагандистской „дробью“, приспосабливается жить в монохромном мире и очень тоскует без образа врага, виновного во всех проблемах. И всегда найдутся мастера-советчики, которые любезно предложат очередной объект ненависти. Это короткий путь, быстрый вариант», — говорит медиа эксперт.
С другой стороны, Ирина Гамбарян полагает, что, «если же люди имеют ценность, то придется идти по длинному пути».
«Прививание навыков критического мышления. Повальная и безоговорочная медиаграмотность — эдакий общегосударственный ликбез. Внушение уважения к чужому мнению, к инаковости, к индивидуальности, к личности. Весьма и весьма трудоемкий, и затратный процесс. Да еще и болезненный, потому что цепляет базовые ценностные установки всех, а не только тех, кто сейчас живет на „тех“ территориях. К сожалению, вся риторика украинского инфо-поля маякует о выборе быстрого варианта», — добавила она.
«Теме АТО уделяется недостаточно времени. Порой складывается впечатление, что войны нет и все, что происходит в стране, на востоке страны — всего лишь бегущая строка в новостях», — поделилась мнением Ирина Горбасева.
По мнению Лины Кущ, события в Донецкой и Луганской областях в целом освещаются несколько однобоко — журналисты смотрят на регион зачастую только сквозь призму вооруженного конфликта, упуская другие важные аспекты.
«Я открыла утром в понедельник ленту одного из информагентств. На главной ленте за воскресенье и утро понедельника — исключительно новости, связанные с войной на востоке. Сколько обстрелов, сколько погибших, что сообщает штаб АТО, что сообщает разведка, что сказал по этому поводу эксперт, кто с кем обсудил ситуацию на международном уровне… Такое впечатление, что в Донецкой и Луганской областях больше ничего не происходит, кроме боевых действий, в ходе которых мы несем ежедневные потери, и из-за этого нашей стране нужно посочувствовать… Жители Донбасса не имеют в большинстве украинских СМИ своего „лица“. В медиа не присутствуют обычные люди, живущие по обе стороны линии разграничения: они скорее „материал для статистики“», — говорит Лина Кущ.
По ее мнению, «мы три года обсуждаем вышки и ретрансляторы, ругаем „минстець“, но по большому счету Донбасс присутствует в украинских СМИ как зона боевых действий», а люди «хотят читать и слышать о своей собственной жизни, причем оперативно, а не на третий день».
Елена Флоренская полагает, что в освещении журналистами событий в районе проведения АТО нет единства: «Если брать программу новостей на национальных телеканалах, то в принципе они остаются в традиционных формулах подачи информации. Но очень часто редакторы стали ставить сюжеты с передовой даже не в первые 10 минут выпуска, или же сообщения с фронта сводятся к сухой статистике о погибших и раненых. Помимо новостей на телеканалах есть передачи откровенно пропагандистского характера. И вот здесь я не пришла к единому выводу, нужны ли они украинскому обществу или нет», — рассказала Елена.
Журналистка также считает, что «риторика СМИ в военное время должна совпадать с риторикой государства и быть его же цензором». По мнению Елены Флоренской, «если государство борется за эти земли, если тамошние жители так же важны, как и все остальные, в прессе должны вторить этому», кроме того, «важна единая парадигма категорий участников военного конфликта».
По словам Анны Хрипунковой, «те, кто занимается этой темой, освещают ее настолько полно, насколько это в их силах».
«Как правило, это СМИ, посвятившие себя войне в Донбассе. Об этом много пишут интеллектуальные всеукраинские СМИ (например, газета „День“), которые не считают себя вправе умалчивать об этой трагедии даже на фоне других, довольно веских и значимы событий. В таких СМИ тема войны занимает примерно одну целую чашу весов, а на второй чаше умещаются другие темы. В то же время в изданиях обычного информационного уровня ей уделяется меньше внимания. Конечно, мне, как жителю Донетчины, потерявшему свой дом, хотелось бы, чтобы об этом кричали везде и постоянно, но я понимаю, что это не всегда возможно. Украина живет разными сферами жизни, и освещать важно их все. Хотя при этом я считаю, что украинским СМИ не хватает более четко обозначенного единства в вопросах освещения войны в Донбассе, а также более непримиримого к врагу подхода в информировании о ней», — уточнила Анна.
Инна Юрьева, хотя и не взялась оценить освещение боевых действий, поскольку не является военным экспертом, отметила, что «относительно других аспектов профанация журналистики зашкаливает, за редкими исключениями».
«Это касается и манипулятивных заголовков, и привлечения „аналитиков“ широкого профиля с кругозором аквариумной рыбки, и истерик по поводу популистских „расследований“, и публикаций недостоверных материалов, пропагандирующих раскол в обществе. Мое любимое — копипаст новостей из „республиканских“ изданий или напрямую из российских источников, с сохранением тональности и без критического анализа фактов. У меня есть два объяснения этому: 1) непрофессионализм редакторов и 2) сознательная работа по оболваниванию людей через ретрансляцию российской пропаганды. И в том, и в другом случае речь идет о серьезных угрозах, а у государства нет системных механизмов по их предотвращению», — считает журналистка.
По ее словам, «в условиях освободительной войны риторика украинских СМИ должна как минимум расставлять акценты исходя из интересов своей страны, а не страны-оккупанта».
«Отсутствие ответственности журналистов перед обществом, вседозволенность и коррумпированность, которую они не стесняются демонстрировать, подрывают основы информационной безопасности государства. Свобода слова, которой они прикрываются, умножится на ноль, если будет утрачена свобода абсолютная, пора бы это понять на четвертом году войны», — резюмировала Инна Юрьева.
Вторую часть статьи, в которой мнениями поделились украинские военные, общественники и жители оккупированных территорий Донецкой и Луганской областей, можно прочитать здесь.